Развлекательный портал

Впрoчeм, учeным в тoчнoм пoнимaнии этoгo слoвa Гaeвский нe был. Oн был пoэтoм. Пoэтoму всe свoи oфициaльныe рeгaлии, «Зoлoтыe мaски», звaния и признaниe, кaк выдaющeгoся критикa и тeaтрoвeдa, oн пoлучил тoлькo в стaрoсти. Тaкую критику, кoтoрую писaл Гaeвский, в Сoвeтскoм Сoюзe, стрaнe гдe oн прoжил пoчти всю свoю проживание, нe любили…

Пo нaчaлу oн пoшeл пo стoпaм свoeгo oтцa Мoисeя Aбрaмoвичa Гaeвскoгo (Фeдeрмeeр), журнaлистa, рeдaктoрa журнaлa «Нa aгрaрнoм фрoнтe». С тoй тoлькo рaзницeй, чтo журнaлистикe прeдпoчeл тeaтр, oсoбeннo бaлeтный, в кoтoрый влюбился с мoлoдыx лeт, срaзу и нa всю житье-бытье. В 1951 гoду oкoнчил тeaтрoвeдчeский фaкультeт ГИТИСa. C 1959 пo 1966 гoд рaбoтaл нaучным сoтрудникoм Института истории искусств, а с 1970 в области 1972 год — научным сотрудником Института философии Ин СССР.  

В своем творчестве возлюбленный и был по сути философом… Философом танца… Формулировал домашние мысли по-философски со всей серьезностью и настолько красиво и поэтически в общих чертах, когда писал о своих любимцах, яко некоторые объекты его эстетических очарований, обобщений, восторгов и предпочтений в его портретах малограмотный узнавали себя. «Очень благолепно, но всё неправда» — без послаблений сказала о нем как-в таком случае Майя Плисецкая, когда прочла посвященную ей статью. Однако своих балетных кумиров Гаевским видел безграмотный такими какими они были в реальности, а такими, какими (говоря словами Марины Цветаевой) «задумал их Бог».

Его рецензии неужто портреты – по сути поэмы, рецензии в стихах. И образы, которыми пользовался Дима Моисеевич, образы большого художника и поэта, а наверное не критика. В этом смысле его только и можно уподобить другому выдающемуся балетному критику, то правда совсем другой эпохи — Серебряного века – Акиму Волынскому, кой отождествлял балет с религией. Сортоизучение танцев эллинов навело того в самом начале XX века сверху мысль, что именно спустя некоторое время и следует искать генезис балета, и пытаясь создавать вновь ритуальный смысл отдельных балетных движений, симпатия мечтал вернуть балету утраченные им черты лица религиозного действа. Вот Гаевский и был по части сути служителем того культа, о котором мечтал Волынский —   вдохновенным жрецом в храме Камены танца Терпсихоры. Хотя времена и страна в которой жил таковой жрец, разрешала тогда всего-навсего один вид культа и в какие-нибудь полгода одну религию – культ вождя и религию коммунизма.

Вопреки на это свое сторона скорее художника, склонного к преувеличению, чем критика или ученого-балетоведа, констатирующего конкретность, в своих формулировках Гаевский был точен, и написанное и сформулированное им врезалось в видеопамять, запоминаясь навсегда.

Таким вдохновенным и точным, позволено назвать его портрет, рукоположенный жизни и судьбе бога танца Серебряного века Вацлава Нижинского. Описал дьявол личность   и танец Нижинского что-то около, будто сам был непосредственным свидетелем сценических триумфов кумира далекой эпохи дягилевского балета, и последующей драмы жизни сего гения танца и безумца. Вдобавок формулировать умел он скупо, четко, не «растекашется мыслию соответственно древу», и не редко вне всякой сентиментальности. Хотя поэтическая душещипательность была в его природе.  

Вона, для примера, что написал спирт о танце другой балетной звезды первой половины XX века, руководителе балета Парижской оперы и знаменитом танцовщике Серже Лифаре, и о его танце в балете «Жизель»: «Смолоду Лифарь был убежденным и законченным индивидуалистом. Эгоцентризм и самолюбивость Лифаря вошли в легенду, чуть (было как его прыжок, атлетическая живописность и пластическая одаренность. Лифарь – Жонкиль, каких, впрочем, немало середи чемпионов мужского классического танца. Аюшки? отличало Лифаря, так сие его предельный нарциссизм. Неистребимая необходимость отождествлять искусство балета с внешне, подспудное стремление свести действо лишь только к своей роли. <…> Неоднократно он превращал свою партию в главную партию балета. Неведомо зачем случилось в «Жизели», где ставший знаменитым исход- Лифаря Альберта в длинном сиреневом плаще затмил хана цветовые эффекты белотюникового второго акта. Верно и дальнейшие сцены терзаний Альберта Лифарь играл с такого рода несдержанной страстностью и такой душераздирающей тоской, какими судьбами тихая вилиса Жизель уходила стократ-то на дальний чертеж, а сам старинный балет, раскрывал одну с своих тайн — генетическую подобие романтической бульварной мелодраме».  

Ровно по-моему – гениально… Вот как о своих музах-современницах некто ничего похожего не написал. Оттого-то что в своих статьях симпатия воспевал женщину-балерину наподобие совершенство и божество, и подбирал к её танцу такие головокружительные эпитеты и формулировки, которым позавидовал бы отнюдь не один стихотворец. Однако сие не была комплементарная отзыв, который Гаевский был чужд за своей природе. Это было поэтическое уважение в любви поклонника-балетомана, которое может непременничать и не заслуживала та не то — не то иная околдовавшая его получи и распишись спектакле труженица танца.

Все же, обычных балетных тружениц в домашние музы Гаевский подбирал нехарактерно. В основном то были признаться балерины, оставившие свой полоса в истории балета: Семенова, Уланова, Плисецкая, Максимова, с современных — Лопаткина… При этом в своей искренности и поэтическом прозрении симпатия умел уловить такое, какими судьбами трудно было уловить обычным «не вдохновенным» критикам, особенно в пейзаже серой советской действительности, идеже критику писать надлежало бездушно, строго и не поэтично, вне всякого «порхания в облаках».

Невыгодный сродство Гаевского с эпохой и временим, в котором некто жил, проявлялось и в том, отчего тираж его книг рассыпался и они изымались с продажи. Так случилось с книгой «Дивертисмент» в 1981 году, в которой дойдя через эпохи романтизма к современности, и анализирую гениальные балеты Юрия Григоровича «Спартак» и «Иван Грозный» Гаевский прозрел в таком случае, что возможно совсем и безвыгодный следовало «прозревать» балетному критику того времени.  

Аккурат такой бескомпромиссности и поэтической критике Гаевский учил своих учеников и учениц, влюбленных и преданных своему мэтру: впредь до последнего времени Вадим Моисеевич преподавал держи театроведческого отделения РГГУ.

Маловыгодный скрою, лично я приверженец решительно другой школы критики, у Вадима Моисеевича я без- учился, и он критиковал мои образ мыслей в своих статьях. Как было, скажем, после гастролей Мариинского театра и моей статьи, посвященной сим гастролям, напечатанной в журнале «Балет». Как помню, ему очень не понравилось мое уважительное сличение «Лебединого озера» в редакции Константина Сергеева, чисто привозил тогда на турне Мариинский театр, с архитектурой в стиле «сталинского ампира». Намечание кажется мне правильным и днесь, однако, сам факт, какими судьбами Вадим Моисеевич прочитал мою статью и высказался о моих взглядах в своей публикации, было про меня лестным. Современной критикой Вадимир Моисеевич интересовался и публикаций молодых коллег, видимо, невыгодный пропускал. В моей библиотеки хранится одну крош его книг, одну с которых, «Дом Петипа», дьявол мне подписал: «Павлу Ященкову точно по случаю знакомства и совместного чаепития. В. Гаевский. 19. I. 2004». А чисто с другого чаепития в музее Бахрушина некто меня попросил уйти.  

Образ его в театроведении и особенно в балетоведении закрепился, а его поэтической образности в критике многие пытаются подражать, хоть подражать ему кажется делом бесперспективным и бесполезным.